Стихотворение Осипа Мандельштама посвящено русской поэтессе, его современнице – Марине Цветаевой, с которой его связывала, по воспоминаниям Цветаевой, «платоническая любовь». Чувство было сильным, взаимным, однако, обреченным на несчастливый конец. Возлюбленная была замужем за другим и воспитывала дочь.

Произведение является стихотворением-признанием в чувствах. Лирический герой стремится показать, как он восхищен, привязан, околдован женщиной, которой посвящены эти строки. Такие выводы можно определить как тему и идею данного стихотворения.

Тавтология

«нежнее нежного» и «белее белого» подчеркивает значимость сказанного. Также это говорит о том, что лирическому герою тяжело подобрать слова, чтобы показать, что именно он чувствует, что его привлекает в любимой:

Нежнее нежного Лицо твоё,

Белее белого Твоя рука,

От мира целого Ты далека,

И все твое – От неизбежного.

Красивые признания, превозношение женщины над теми, кто был до нее, кто будет после – вот истинная, всепоглощающая, ослепляющая, «платоническая любовь». Подобно Петрарке, Мандельштам боготворит Марину Цветаеву.

Первая строфа стихотворения

Говорит о прекрасной, по мнению лирического героя, внешности возлюбленной, а также о ее уникальности, отдаленности от всего мира. Что ж, любовь неизбежна!

Вторая часть произведения «Нежнее нежного» плавно вытекает из первой и связана с ней повторением слова «неизбежное», что также подчеркивает безнадежность этих отношений и положения Марины Цветаевой. Она находится меж двух огней – двух мужчин, с одним из которых она связана ребенком, с другим же – любовью.

В стихотворении Осипа Мандельштама воспеты самые женственные черты и образы: лицо, руки, пальцы, речи и очи. И каждому из них – особое вниманье. Красиво построена поэтическая речь: повторение слов, вальяжное скопление гласных, романтичная сбивчивость, достигающаяся путем особого построения строф стиха.

Отрывисто, как бы набросками, штрихами, рисует лирический герой образ любимой, высекая его в своей памяти, отсюда и такая периодичность. Мысль, заключенная в одном-двух словах, раскрыта полно, каждое слово точно и емко, без лишних отрешений передает высокое чувство – любовь.

Стихотворение небольшое по объему, лаконичное, но очень искреннее и робкое. Поэт действительно был увлечен Цветаевой, но требовал от нее перемен. Наверное, это и есть наивысшая степень обожания и уважения другого человека, названная любовью.

1. * * * Звук осторожный и глухой Плода, сорвавшегося с древа, Среди немолчного напева Глубокой тишины лесной... 1908 2. * * * Cуcaльным золотом горят В лесах рождественские елки; В кустах игрушечные волки Глазами страшными глядят. О, вещая моя печаль, О, тихая моя свобода И неживого небосвода Всегда смеющийся хрусталь! 1908 3. * * * Из полутемной залы, вдруг, Ты выскользнула в легкой шали - Мы никому не помешали, Мы не будили спящих слуг... 1908 4. * * * Только детские книги читать, Только детские думы лелеять. Все большое далеко развеять, Из глубокой печали восстать. Я от жизни смертельно устал, Ничего от нее не приемлю, Но люблю мою бедную землю Оттого, что иной не видал. Я качался в далеком саду На простой деревянной качели, И высокие темные ели Вспоминаю в туманном бреду. 1908 5. * * * Нежнее нежного Лицо твое, Белее белого Твоя рука, От мира целого Ты далека, И все твое - От неизбежного. От неизбежного Твоя печаль, И пальцы рук Неостывающих, И тихий звук Неунывающих Речей, И даль Твоих очей. 1909 6. * * * На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Березы ветви поднимали И незаметно вечерели. Узор отточенный и мелкий, Застыла тоненькая сетка, Как на фарфоровой тарелке Рисунок, вычерченный метко, Когда его художник милый Выводит на стеклянной тверди, В сознании минутной силы, В забвении печальной смерти. 1909 7. * * * Есть целомудренные чары - Высокий лад, глубокий мир, Далеко от эфирных лир Мной установленные лары. У тщательно обмытых ниш В часы внимательных закатов Я слушаю моих пенатов Всегда восторженную тишь. Какой игрушечный удел, Какие робкие законы Приказывает торс точеный И холод этих хрупких тел! Иных богов не надо славить: Они как равные с тобой, И, осторожною рукой, Позволено их переставить. 1909 8. * * * Дано мне тело - что мне делать с ним, Таким единым и таким моим? За радость тихую дышать и жить Кого, скажите, мне благодарить? Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло. Запечатлеется на нем узор, Неузнаваемый с недавних пор. Пускай мгновения стекает муть - Узора милого не зачеркнуть. 1909 9. * * * Невыразимая печаль Открыла два огромных глаза, Цветочная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь. Вся комната напоена Истомой - сладкое лекарство! Такое маленькое царство Так много поглотило сна. Немного красного вина, Немного солнечного мая - И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна. 1909 10. * * * На перламутровый челнок Натягивая шелка нити, О пальцы гибкие, начните Очаровательный урок! Приливы и отливы рук - Однообразные движенья, Ты заклинаешь, без сомненья, Какой-то солнечный испуг, Когда широкая ладонь, Как раковина, пламенея, То гаснет, к теням тяготея, То в розовый уйдет огонь! 1911 11. * * * Ни о чем не нужно говорить, Ничему не следует учить, И печальна так и хороша Темная звериная душа: Ничему не хочет научить, Не умеет вовсе говорить И плывет дельфином молодым По седым пучинам мировым. 12. * * * Когда удар с ударами встречается И надо мною роковой, Неутомимый маятник качается И хочет быть моей судьбой, Торопится, и грубо остановится, И упадет веретено - И невозможно встретиться, условиться, И уклониться не дано. Узоры острые переплетаются, И все быстрее и быстрей, Отравленные дротики взвиваются В руках отважных дикарей... 1910 13. * * * Медлительнее снежный улей, Прозрачнее окна хрусталь, И бирюзовая вуаль Небрежно брошена на стуле. Ткань, опьяненная собой, Изнеженная лаской света, Она испытывает лето, Как бы не тронута зимой; И, если в ледяных алмазах Струится вечности мороз, Здесь - трепетание стрекоз Быстроживущих, синеглазых. 1910 14. Silentium ) Она еще не родилась, Она и музыка и слово, И потому всего живого Ненарушаемая связь. Спокойно дышат моря груди, Но, как безумный, светел день, И пены бледная сирень В мутно-лазоревом сосуде. ) Да обретут мои уста Первоначальную немоту, Как кристаллическую ноту, Что от рождения чиста! Останься пеной, Афродита, И слово в музыку вернись, И сердце сердца устыдись, С первоосновой жизни слито! 1910 ) 15. * * * Слух чуткий парус напрягает, Расширенный пустеет взор, И тишину переплывает Полночных птиц незвучный хор. Я так же беден, как природа, И так же прост, как небеса, И призрачна моя свобода, Как птиц полночных голоса. Я вижу месяц бездыханный И небо мертвенней холста; Твой мир, болезненный и странный, Я принимаю, пустота! 1910 16. * * * Как тень внезапных облаков, Морская гостья налетела И, проскользнув, прошелестела Смущенных мимо берегов. Огромный парус строго реет; Смертельно-бледная волна Отпрянула - и вновь она Коснуться берега не смеет; И лодка, волнами шурша, Как листьями... 1910 17. * * * Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша,- ) И страстно, и томно, и ласково Запретною жизнью дыша. И никну, никем не замеченный, В холодный и топкий приют, Приветственным шелестом встреченный Коротких осенних минут. Я счастлив жестокой обидою, И в жизни, похожей на сон, Я каждому тайно завидую И в каждого тайно влюблен. 1910 18. * * * В огромном омуте прозрачно и темно, И томное окно белеет; А сердце - отчего так медленно оно И так упорно тяжелеет? То всею тяжестью оно идет ко дну, Соскучившись по милом иле, То, как соломинка, минуя глубину, Наверх всплывает без усилий. С притворной нежностью у изголовья стой И сам себя всю жизнь баюкай; Как небылицею, своей томись тоской И ласков будь с надменной скукой. 1910 19. * * * Душный сумрак кроет ложе, Напряженно дышит грудь... Может, мне всего дороже Тонкий крест и тайный путь. 1910 20. * * * Как кони медленно ступают, Как мало в фонарях огня! Чужие люди, верно, знают, Куда везут они меня. А я вверяюсь их заботе, Мне холодно, я спать хочу; Подбросило на повороте, Навстречу звездному лучу. Горячей головы качанье, И нежный лед руки чужой, И темных елей очертанья, Еще невиданные мной. 1911 21. * * * Скудный луч холодной мерою Сеет свет в сыром лесу. Я печаль, как птицу серую, В сердце медленно несу. Что мне делать с птицей раненой? Твердь умолкла, умерла. С колокольни отуманенной Кто-то снял колокола. И стоит осиротелая И немая вышина, Как пустая башня белая, Где туман и тишина... Утро, нежностью бездонное, Полуявь и полусон - Забытье неутоленное - Дум туманный перезвон... 1911 22. * * * Воздух пасмурный влажен и гулок; Хорошо и не страшно в лесу. Легкий крест одиноких прогулок Я покорно опять понесу. И опять к равнодушной отчизне Дикой уткой взовьется упрек,- Я участвую в сумрачной жизни, И невинен, что я одинок! ) Выстрел грянул. Над озером сонным Крылья уток теперь тяжелы. И двойным бытием отраженным Одурманены сосен стволы. Небо тусклое с отсветом странным - Мировая туманная боль - О, позволь мне быть также туманным И тебя не любить мне позволь. 1911 ) 23. * * * Сегодня дурной день, Кузнечиков хор спит, И сумрачных скал сень Мрачней гробовых плит. Мелькающих стрел звон И вещих ворон крик... Я вижу дурной сон, За мигом летит миг. Явлений раздвинь грань, Земную разрушь клеть И яростный гимн грянь, Бунтующих тайн медь! О, маятник душ строг, Качается, глух, прям, И страстно стучит рок В запретную дверь к нам... 1911 24. * * * Смутно-дышащими листьями Черный ветер шелестит, И трепещущая ласточка В темном небе круг чертит. Тихо спорят в сердце ласковом Умирающем моем Наступающие сумерки С догорающим лучом. И над лесом вечереющим Встала медная луна. Отчего так мало музыки И такая тишина? 1911 25. * * * Отчего душа так певуча, И так мало милых имен, И мгновенный ритм - только случай, Неожиданный Аквилон? Он подымет облако пыли, Зашумит бумажной листвой И совсем не вернется - или Он вернется совсем другой. О широкий ветер Орфея, Ты уйдешь в морские края, И, несозданный мир лелея, Я забыл ненужное "я". Я блуждал в игрушечной чаще И открыл лазоревый грот... Неужели я настоящий И действительно смерть придет? 1911 26. Раковина Быть может, я тебе не нужен, Ночь; из пучины мировой, Как раковина без жемчужин, Я выброшен на берег твой. Ты равнодушно волны пенишь И несговорчиво поешь; Но ты полюбишь, ты оценишь Ненужной раковины ложь. Ты на песок с ней рядом ляжешь, Оденешь ризою своей, Ты неразрывно с нею свяжешь Огромный колокол зыбей; И хрупкой раковины стены, Как нежилого сердца дом, Наполнишь шепотами пены, Туманом, ветром и дождем... 1911 27. * * * О небо, небо, ты мне будешь сниться! Не может быть, чтоб ты совсем ослепло, И день сгорел, как белая страница: Немного дыма и немного пепла! 1911 28. * * * Я вздрагиваю от холода - Мне хочется онеметь! А в небе танцует золото - Приказывает мне петь. Томись, музыкант встревоженный, Люби, вспоминай и плачь И, с тусклой планеты брошенный, Подхватывай легкий мяч! Так вот она - настоящая С таинственным миром связь! Какая тоска щемящая, Какая беда стряслась! Что, если, над модной лавкою, Мерцающая всегда, Мне в сердце длинной булавкою Опустится вдруг звезда? ) 1912 ) 29. * * * Я ненавижу свет Однообразных звезд. Здравствуй, мой давний бред,- Башни стрельчатый рост! Кружевом, камень, будь И паутиной стань: Неба пустую грудь Тонкой иглою рань. Будет и мой черед - Чую размах крыла. Так - но куда уйдет Мысли живой стрела? Или свой путь и срок Я, исчерпав, вернусь: Там - я любить не мог, Здесь - я любить боюсь... 1912 30. * * * Образ твой, мучительный и зыбкий, Я не мог в тумане осязать. "Господи!"- сказал я по ошибке, Сам того не думая сказать. Божье имя, как большая птица, Вылетело из моей груди! Впереди густой туман клубится, И пустая клетка позади... 1912 31. * * * Нет, не луна, а светлый циферблат Сияет мне, и чем я виноват, Что слабых звезд я осязаю млечность? И Батюшкова мне противна спесь: "Который час?", его спросили здесь, А он ответил любопытным: "вечность". 1912 32. Пешеход Я чувствую непобедимый страх В присутствии таинственных высот, Я ласточкой доволен в небесах, И колокольни я люблю полет! И, кажется, старинный пешеход, Над пропастью, на гнущихся мостках, Я слушаю, как снежный ком растет И вечность бьет на каменных часах. Когда бы так! Но я не путник тот, Мелькающий на выцветших листах, И подлинно во мне печаль поет; Действительно, лавина есть в горах! И вся моя душа - в колоколах, Но музыка от бездны не спасет! 1912 33. Казино Я не поклонник радости предвзятой, Подчас природа - серое пятно. Мне, в опьяненьи легком, суждено Изведать краски жизни небогатой. Играет ветер тучею косматой, Ложится якорь на морское дно, И бездыханная, как полотно, Душа висит над бездною проклятой. Но я люблю на дюнах казино, Широкий вид в туманное окно И тонкий луч на скатерти измятой; И, окружен водой зеленоватой, Когда, как роза, в хрустале вино - Люблю следить за чайкою крылатой! 1912 34. * * * Паденье - неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам бросает с высоты - И камень отрицает иго праха? И деревянной поступью монаха Мощеный двор когда-то мерил ты, Булыжники и грубые мечты - В них жажда смерти и тоска размаха... Так проклят будь готический приют, Где потолком входящий обморочен И в очаге веселых дров не жгут! Немногие для вечности живут, Но если ты мгновенным озабочен - Твой жребий страшен и твой дом непрочен! 1912 35. Царское Село Георгию Иванову Поедем в Царское Село! Свободны, ветрены и пьяны, Там улыбаются уланы, Вскочив на крепкое седло... Поедем в Царское Село! Казармы, парки и дворцы, А на деревьях - клочья ваты, И грянут "здравия" раскаты На крик - "здорово, молодцы!" Казармы, парки и дворцы... Одноэтажные дома, Где однодумы-генералы Свой коротают век усталый, Читая "Ниву" и Дюма... Особняки - а не дома! Свист паровоза... Едет князь. В стеклянном павильоне свита!.. И, саблю волоча сердито, Выходит офицер, кичась: Не сомневаюсь - это князь... И возвращается домой - Конечно, в царство этикета - Внушая тайный страх, карета С мощами фрейлины седой, Что возвращается домой... 1912 ) 36. Золотой Целый день сырой осенний воздух Я вдыхал в смятеньи и тоске; Я хочу поужинать, и звезды Золотые в темном кошельке! И дрожа от желтого тумана, Я спустился в маленький подвал; Я нигде такого ресторана И такого сброда не видал! Мелкие чиновники, японцы, Теоретики чужой казны... За прилавком щупает червонцы Человек - и все они пьяны. Будьте так любезны, разменяйте - Убедительно его прошу - Только мне бумажек не давайте, - Трехрублевок я не выношу! Что мне делать с пьяною оравой? Как попал сюда я, Боже мой? Если я на то имею право - Разменяйте мне мой золотой! 1912 37. Лютеранин Я на прогулке похороны встретил Близ протестантской кирхи, в воскресенье. Рассеянный прохожий, я заметил Тех прихожан суровое волненье. Чужая речь не достигала слуха, И только упряжь тонкая сияла, Да мостовая праздничная глухо Ленивые подковы отражала. А в эластичном сумраке кареты, Куда печаль забилась, лицемерка, Без слов, без слез, скупая на приветы, Осенних роз мелькнула бутоньерка. Тянулись иностранцы лентой черной, И шли пешком заплаканные дамы, Румянец под вуалью, и упорно Над ними кучер правил вдаль, упрямый. Кто б ни был ты, покойный лютеранин,- Тебя легко и просто хоронили. Был взор слезой приличной затуманен, И сдержанно колокола звонили. И думал я: витийствовать не надо. Мы не пророки, даже не предтечи, Не любим рая, не боимся ада, И в полдень матовый горим, как свечи. 1912 38. Айя-София Айя-София - здесь остановиться Судил Господь народам и царям! Ведь купол твой, по слову очевидца, Как на цепи, подвешен к небесам. И всем векам - пример Юстиниана, Когда похитить для чужих богов Позволила Эфесская Диана Сто семь зеленых мраморных столбов. Но что же думал твой строитель щедрый, Когда, душой и помыслом высок, Расположил апсиды и экседры, Им указав на запад и восток? Прекрасен храм, купающийся в мире, И сорок окон - света торжество; На парусах, под куполом, четыре Архангела прекраснее всего. И мудрое сферическое зданье Народы и века переживет, И серафимов гулкое рыданье Не покоробит темных позолот. 1912 39. Notre Dame Где римский судия судил чужой народ - Стоит базилика, и радостный и первый, Как некогда Адам, распластывая нервы, Играет мышцами крестовый легкий свод. Но выдает себя снаружи тайный план: Здесь позаботилась подпружных арок сила, Чтоб масса грузная стены не сокрушила, И свода дерзкого бездействует таран. Стихийный лабиринт, непостижимый лес, Души готической рассудочная пропасть, Египетская мощь и христианства робость, С тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес. Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, Я изучал твои чудовищные ребра, Тем чаще думал я: из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам... 1912 40. * * * Мы напряженного молчанья не выносим - Несовершенство душ обидно, наконец! И в замешательстве уж объявился чтец, И радостно его приветствовали: просим! Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо; Кошмарный человек читает Улялюм. Значенье - суета и слово - только шум, Когда фонетика - служанка серафима. О доме Эшеров Эдгара пела арфа. Безумный воду пил, очнулся и умолк. Я был на улице. Свистел осенний шелк,- И горло греет шелк щекочущего шарфа... 1912 ) 41. Старик Уже светло, поет сирена В седьмом часу утра. Старик, похожий на Верлена,- Теперь твоя пора! В глазах лукавый или детский Зеленый огонек; На шею нацепил турецкий Узорчатый платок. Он богохульствует, бормочет Несвязные слова; Он исповедываться хочет - Но согрешить сперва. Разочарованный рабочий Иль огорченный мот - А глаз, подбитый в недрах ночи, Как радуга цветет. Так, соблюдая день субботний, Плетется он, когда Глядит из каждой подворотни Веселая беда; А дома - руганью крылатой, От ярости бледна, Встречает пьяного Сократа Суровая жена! 1913 ) 42. Петербургские строфы Н. Гумилеву Над желтизной правительственных зданий Кружилась долго мутная метель, И правовед опять садится в сани, Широким жестом запахнув шинель. Зимуют пароходы. На припеке Зажглось каюты толстое стекло. Чудовищна, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело. А над Невой - посольства полумира, Адмиралтейство, солнце, тишина! И государства жесткая порфира, Как власяница грубая, бедна. Тяжка обуза северного сноба - Онегина старинная тоска; На площади Сената - вал сугроба, Дымок костра и холодок штыка... Черпали воду ялики, и чайки Морские посещали склад пеньки, Где, продавая сбитень или сайки, Лишь оперные бродят мужики. Летит в туман моторов вереница; Самолюбивый, скромный пешеход - Чудак Евгений - бедности стыдится, Бензин вдыхает и судьбу клянет! 1913 43. * * * Hier stehe ich-ich kann nicht anders "Здесь я стою - я не могу иначе", Не просветлеет темная гора - И кряжистого Лютера незрячий Витает дух над куполом Петра. 1913 44. * * * От легкой жизни мы сошли с ума, С утра вино, а вечером похмелье. Как удержать напрасное веселье, Румянец твой, о пьяная чума? В пожатьи рук мучительный обряд, На улицах ночные поцелуи, Когда речные тяжелеют струи, И фонари как факелы горят. Мы смерти ждем, как сказочного волка, Но я боюсь, что раньше всех умрет Тот, у кого тревожно-красный рот И на глаза спадающая челка. 45. * * * ...Дев полуночных отвага И безумных звезд разбег, Да привяжется бродяга, Вымогая на ночлег. Кто, скажите, мне сознанье Виноградом замутит, Если явь - Петра созданье, Медный Всадник и гранит? Слышу с крепости сигналы, Замечаю, как тепло. Выстрел пушечный в подвалы, Вероятно, донесло. И гораздо глубже бреда Воспаленной головы Звезды, трезвая беседа, Ветер западный с Невы. 1913 46. Бах Здесь прихожане - дети праха И доски вместо образов, Где мелом - Себастьяна Баха Лишь цифры значатся псалмов. Разноголосица какая В трактирах буйных и церквах, А ты ликуешь, как Исайя, О рассудительнейший Бах! Высокий спорщик, неужели, Играя внукам свой хорал, Опору духа в самом деле Ты в доказательстве искал? Что звук? Шестнадцатые доли, Органа многосложный крик - Лишь воркотня твоя, не боле, О несговорчивый старик! И лютеранский проповедник На черной кафедре своей С твоими, гневный собеседник, Мешает звук своих речей. 1913 47. * * * В спокойных пригородах снег Сгребают дворники лопатами; Я с мужиками бородатыми Иду, прохожий человек. Мелькают женщины в платках, И тявкают дворняжки шалые, И самоваров розы алые Горят в трактирах и домах. 1913 48. Адмиралтейство В столице северной томится пыльный тополь, Запутался в листве прозрачный циферблат, И в темной зелени фрегат или акрополь Сияет издали - воде и небу брат. Ладья воздушная и мачта-недотрога, Служа линейкою преемникам Петра, Он учит: красота - не прихоть полубога, А хищный глазомер простого столяра. Нам четырех стихий приязненно господство; Но создал пятую свободный человек. Не отрицает ли пространства превосходство Сей целомудренно построенный ковчег? Сердито лепятся капризные медузы, Как плуги брошены, ржавеют якоря - И вот разорваны трех измерений узы И открываются всемирные моря! 1913 49. * * * В таверне воровская шайка Всю ночь играла в домино. Пришла с яичницей хозяйка; Монахи выпили вино. На башне спорили химеры - Которая из них урод? А утром проповедник серый В палатки призывал народ. На рынке возятся собаки, Менялы щелкает замок. У вечности ворует всякий, А вечность - как морской песок: Он осыпается с телеги - Не хватит на мешки рогож,- И, недовольный, о ночлеге Монах рассказывает ложь! 1913 50. Кинематограф Кинематограф. Три скамейки. Сантиментальная горячка. Аристократка и богачка В сетях соперницы-злодейки. Не удержать любви полета: Она ни в чем не виновата! Самоотверженно, как брата, Любила лейтенанта флота. А он скитается в пустыне - Седого графа сын побочный. Так начинается лубочный Роман красавицы-графини. И в исступленьи, как гитана, Она заламывает руки. Разлука. Бешеные звуки Затравленного фортепьяно. В груди доверчивой и слабой Еще достаточно отваги Похитить важные бумаги Для неприятельского штаба. И по каштановой аллее Чудовищный мотор несется, Стрекочет лента, сердце бьется Тревожнее и веселее. В дорожном платье, с саквояжем, В автомобиле и в вагоне, Она боится лишь погони, Сухим измучена миражем. Какая горькая нелепость: Цель не оправдывает средства! Ему - отцовское наследство, А ей - пожизненная крепость! 1913 51. Теннис Средь аляповатых дач, Где шатается шарманка, Сам собой летает мяч, Как волшебная приманка. Кто, смиривший грубый пыл, Облеченный в снег альпийский, С резвой девушкой вступил В поединок олимпийский? Слишком дряхлы струны лир: Золотой ракеты струны Укрепил и бросил в мир Англичанин вечно-юный! Он творит игры обряд, Так легко вооруженный, Как аттический солдат, В своего врага влюбленный! Май. Грозовых туч клочки. Неживая зелень чахнет. Вс? моторы и гудки, - И сирень бензином пахнет. Ключевую воду пьет Из ковша спортсмен веселый; И опять война идет, И мелькает локоть голый! 1913 52. Американка Американка в двадцать лет Должна добраться до Египта, Забыв "Титаника" совет, Что спит на дне мрачнее крипта. В Америке гудки поют, И красных небоскребов трубы Холодным тучам отдают Свои прокопченные губы. И в Лувре океана дочь Стоит, прекрасная как тополь; ) Чтоб мрамор сахарный толочь, Влезает белкой на Акрополь. Не понимая ничего, Читает "Фауста" в вагоне И сожалеет, отчего Людовик больше не на трoне. 1913 53. Домби и сын Когда, пронзительнее свиста, Я слышу английский язык - Я вижу Оливера Твиста Над кипами конторских книг. У Чарльза Диккенса спросите, Что было в Лондоне тогда: Контора Домби в старом Сити И Темзы желтая вода... Дожди и слезы. Белокурый И нежный мальчик Домби-сын; Веселых клэрков каламбуры Не понимает он один. В конторе сломанные стулья, На шиллинги и пенсы счет; Как пчелы, вылетев из улья, Роятся цифры круглый год. А грязных адвокатов жало Работает в табачной мгле - И вот, как старая мочала, Банкрот болтается в петле. На стороне врагов законы: Ему ничем нельзя помочь! И клетчатые панталоны, Рыдая, обнимает дочь... 1913 54. * * * Отравлен хлеб, и воздух выпит. Как трудно раны врачевать! Иосиф, проданный в Египет, Не мог сильнее тосковать! Под звездным небом бедуины, Закрыв глаза и на коне, Слагают вольные былины О смутно пережитом дне. Немного нужно для наитий: Кто потерял в песке колчан, Кто выменял коня - событий Рассеивается туман; И, если подлинно поется И полной грудью, наконец, Все исчезает: остается Пространство, звезды и певец! 1913 55. * * * ) Летают Валкирии, поют смычки. Громоздкая опера к концу идет, С тяжелыми шубами гайдуки На мраморных лестницах ждут господ. Уж занавес наглухо упасть готов; Еще рукоплещет в райке глупец; Извозчики пляшут вокруг костров. Карету такого-то! - Разъезд. Конец. 1913 56. * * * Поговорим о Риме - дивный град! Он утвердился купола победой. Послушаем апостольское credo: Несется пыль, и радуги висят. На Авентине вечно ждут царя - Двунадесятых праздников кануны - И строго-канонические луны Не могут изменить календаря. ) На дольний мир бросает пепел бурый, ) Над Форумом огромная луна, И голова моя обнажена - О холод католической тонзуры! 1913 57. 1913 Ни триумфа, ни войны! О железные, доколе Безопасный Капитолий Мы хранить осуждены? Или римские перуны - Гнев народа - обманув, Отдыхает острый клюв Той ораторской трибуны; Или возит кирпичи Солнца дряхлая повозка, И в руках у недоноска Рима ржавые ключи? 1913 58. * * * ...На луне не растет Ни одной былинки; На луне весь народ Делает корзинки - Из соломы плетет Легкие корзинки. На луне - полутьма И дома опрятней; На луне не дома - Просто голубятни. Голубые дома - Чудо-голубятни... 1914 58а. * * * Вариант Это все о луне только небылица, В этот вздор о луне верить не годится, Это все о луне только небылица... На луне не растет Ни одной былинки, На луне весь народ Делает корзинки, Из соломы плетет Легкие корзинки. На луне полутьма И дома опрятней, На луне не дома - Просто голубятни, Голубые дома, Чудо-голубятни. На луне нет дорог И везде скамейки, Поливают песок Из высокой лейки - Что ни шаг, то прыжок Через три скамейки. У меня на луне Голубые рыбы, Но они на луне Плавать не могли бы, Нет воды на луне, И летают рыбы... 1914 - 1927 59. Ахматова В пол-оборота, о печаль, На равнодушных поглядела. Спадая с плеч, окаменела Ложно-классическая шаль. Зловещий голос - горький хмель - Души расковывает недра: Так - негодующая Федра - Стояла некогда Рашель. 1914 60. * * * О временах простых и грубых Копыта конские твердят. И дворники в тяжелых шубах На деревянных лавках спят. На стук в железные ворота Привратник, царственно-ленив, Встал, и звериная зевота Напомнила твой образ, скиф! Когда с дряхлеющей любовью Мешая в песнях Рим и снег, Овидий пел арбу воловью В походе варварских телег. 1914 61. * * * На площадь выбежав, свободен Стал колоннады полукруг - И распластался храм Господень, Как легкий крестовик-паук. А зодчий не был итальянец, Но русский в Риме; ну так что ж! Ты каждый раз как иностранец Сквозь рощу портиков идешь; И храма маленькое тело Одушевленнее стократ Гиганта, что скалою целой К земле беспомощно прижат! ) 1914 62. * * * ) Есть иволги в лесах, и гласных долгота В тонических стихах единственная мера, Но только раз в году бывает разлита В природе длительность, как в метрике Гомера. Как бы цезурою зияет этот день: Уже с утра покой и трудные длинноты; Волы на пастбище, и золотая лень Из тростника извлечь богатство целой ноты. 1914 63. * * * "Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит. Прозрачный стакан с ледяною водою. И в мир шоколада с румяной зарею, В молочные Альпы мечтанье летит. Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть, И в тесной беседке, средь пыльных акаций, Принять благосклонно от булочных граций В затейливой чашечке хрупкую снедь... Подруга шарманки, появится вдруг Бродячего ледника пестрая крышка - И с жадным вниманием смотрит мальчишка В чудесного холода полный сундук. И боги не ведают - что он возьмет: Алмазные сливки иль вафлю с начинкой? Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой, Сверкая на солнце, божественный лед. 1914 64. * * * Есть ценностей незыблемая ска"ла Над скучными ошибками веков. Неправильно наложена опала На автора возвышенных стихов. И вслед за тем, как жалкий Сумароков Пролепетал заученную роль, Как царский посох в скинии пророков, У нас цвела торжественная боль. Что делать вам в театре полуслова И полумаск, герои и цари? И для меня явленье Озерова - Последний луч трагической зари. 1914 65. * * * Природа - тот же Рим и отразилась в нем. Мы видим образы его гражданской мощи В прозрачном воздухе, как в цирке голубом, На форуме полей и в колоннаде рощи. Природа - тот же Рим, и, кажется, опять Нам незачем богов напрасно беспокоить: Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать, Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить! 1914 66. * * * Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной Не город Рим живет среди веков, А место человека во вселенной. Им овладеть пытаются цари, Священники оправдывают войны, И без него презрения достойны, Как жалкий сор, дома и алтари. 67. * * * Я не слыхал рассказов Оссиана, Не пробовал старинного вина - Зачем же мне мерещится поляна, Шотландии кровавая луна? И перекличка ворона и арфы Мне чудится в зловещей тишине, И ветром развеваемые шарфы Дружинников мелькают при луне! Я получил блаженное наследство - Чужих певцов блуждающие сны; Свое родство и скучное соседство Мы презирать заведомо вольны. И не одно сокровище, быть может, Минуя внуков, к правнукам уйдет, И снова скальд чужую песню сложит И как свою ее произнесет. 1914 68. Европа Как средиземный краб или звезда морская, Был выброшен водой последний материк, ) К широкой Азии, к Америке привык, Слабеет океан, Европу омывая. Изрезаны ее живые берега, И полуостровов воздушны изваянья; Немного женственны заливов очертанья: Бискайи, Генуи ленивая дуга... Завоевателей исконная земля, Европа в рубище Священного Союза - Пята Испании, Италии Медуза И Польша нежная, где нету короля. Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта Гусиное перо направил Меттерних - Впервые за сто лет и на глазах моих Меняется твоя таинственная карта! 1914 69. Посох Посох мой, моя свобода, Сердцевина бытия - Скоро ль истиной народа Станет истина моя? Я земле не поклонился Прежде, чем себя нашел; Посох взял, развеселился И в далекий Рим пошел. А снега на черных пашнях Не растают никогда, И печаль моих домашних Мне по-прежнему чужда. Снег растает на утесах, Солнцем истины палим, Прав народ, вручивший посох Мне, увидевшему Рим! 1914 ) 70. 1914 Собирались Эллины войною На прелестный Саламин,- Он, отторгнут вражеской рукою, Виден был из гавани Афин. А теперь друзья-островитяне Снаряжают наши корабли. Не любили раньше англичане Европейской сладостной земли. О Европа, новая Эллада, Охраняй Акрополь и Пирей! Нам подарков с острова не надо - Целый лес незваных кораблей. 1914 71. К энциклике папы Бенедикта XV ) Есть обитаемая духом Свобода - избранных удел. Орлиным зреньем, дивным слухом Священник римский уцелел. И голубь не боится грома, Которым церковь говорит; В апостольском созвучьи: Roma! Он только сердце веселит. Я повторяю это имя Под вечным куполом небес, Хоть говоривший мне о Риме В священном сумраке исчез! 1914, сентябрь 72. Ода Бетховену Бывает сердце так сурово, Что и любя его не тронь! И в темной комнате глухого Бетховена горит огонь. И я не мог твоей, мучитель, Чрезмерной радости понять. Уже бросает исполнитель Испепеленную тетрадь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кто этот дивный пешеход? Он так стремительно ступает С зеленой шляпою в руке, . . . . . . . . . . . . . . . . . . С кем можно глубже и полнее Всю чашу нежности испить, Кто может ярче пламенея Усилье воли освятить? Кто по-крестьянски, сын фламандца, Мир пригласил на ритурнель И до тех пор не кончил танца, Пока не вышел буйный хмель? О Дионис, как муж наивный И благодарный как дитя! Ты перенес свой жребий дивный То негодуя, то шутя! С каким глухим негодованьем Ты собирал с князей оброк Или с рассеянным вниманьем На фортепьянный шел урок! Тебе монашеские кельи - Всемирной радости приют, Тебе в пророческом весельи Огнепоклонники поют; Огонь пылает в человеке, Его унять никто не мог. Тебя назвать не смели греки, Но чтили, неизвестный бог! О величавой жертвы пламя! Полнеба охватил костер - И царской скинии над нами Разодран шелковый шатер. И в промежутке воспаленном, Где мы не видим ничего,- Ты указал в чертоге тронном На белой славы торжество! 1914 73. * * * Уничтожает пламень Сухую жизнь мою, И ныне я не камень, А дерево пою. Оно легко и грубо, Из одного куска И сердцевина дуба, И весла рыбака. Вбивайте крепче сваи, Стучите, молотки, О деревянном рае, Где вещи так легки. 1914 74. Аббат О, спутник вечного романа, Аббат Флобера и Золя - От зноя рыжая сутана И шляпы круглые поля; Он все еще проходит мимо, В тумане полдня, вдоль межи, Влача остаток власти Рима Среди колосьев спелой ржи. Храня молчанье и приличье, Он с нами должен пить и есть И прятать в светское обличье Сияющей тонзуры честь. Он Цицерона, на перине, Читает, отходя ко сну: Так птицы на своей латыни Молились Богу в старину. Я поклонился, он ответил Кивком учтивым головы, И, говоря со мной, заметил: "Католиком умрете вы!" Потом вздохнул: "Как нынче жарко!" И, разговором утомлен, Направился к каштанам парка, В тот замок, где обедал он. 1914 75. * * * И поныне на Афоне Древо чудное растет, На крутом зеленом склоне Имя Божие поет. В каждой радуются келье Имябожцы-мужики: Слово - чистое веселье, Исцеленье от тоски! Всенародно, громогласно Чернецы осуждены; Но от ереси прекрасной Мы спасаться не должны. Каждый раз, когда мы любим, Мы в нее впадаем вновь. Безымянную мы губим Вместе с именем любовь. 1915 76. * * * От вторника и до субботы Одна пустыня пролегла. О длительные перелеты! Семь тысяч верст - одна стрела. И ласточки, когда летели В Египет водяным путем, Четыре дня они висели, Не зачерпнув воды крылом. 1915 77. * * * О свободе небывалой Сладко думать у свечи. - Ты побудь со мной сначала,- Верность плакала в ночи. - Только я мою корону Возлагаю на тебя, Чтоб свободе, как закону, Подчинился ты, любя... - Я свободе, как закону, Обручен, и потому Эту легкую корону Никогда я не сниму. Нам ли, брошенным в пространстве, Обреченным умереть, О прекрасном постоянстве И о верности жалеть! 1915 78. * * * Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи - На головах царей божественная пена - Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? И море, и Гомер - все движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью. 1915 79. * * * Обиженно уходят на холмы, Как Римом недовольные плебеи, Старухи-овцы - черные халдеи, Исчадье ночи в капюшонах тьмы. Их тысячи - передвигают все, Как жердочки, мохнатые колени, Трясутся и бегут в курчавой пене, Как жеребья в огромном колесе. Им нужен царь и черный Авентин, Овечий Рим с его семью холмами, Собачий лай, костер под небесами И горький дым жилища и овин. На них кустарник двинулся стеной И побежали воинов палатки, Они идут в священном беспорядке. Висит руно тяжелою волной. ) 80. * * * С веселым ржанием пасутся табуны, И римской ржавчиной окрасилась долина; Сухое золото классической весны Уносит времени прозрачная стремнина. Топча по осени дубовые листы, Что густо стелются пустынною тропинкой, Я вспомню Цезаря прекрасные черты - Сей профиль женственный с коварною горбинкой! Здесь, Капитолия и Форума вдали, Средь увядания спокойного природы, Я слышу Августа и на краю земли Державным яблоком катящиеся годы. Да будет в старости печаль моя светла: Я в Риме родился, и он ко мне вернулся; Мне осень добрая волчицею была И - месяц цезарей - мне август улыбнулся. ) 1915 81. * * * Я не увижу знаменитой "Федры", В старинном многоярусном театре, С прокопченной высокой галереи, При свете оплывающих свечей. И, равнодушен к суете актеров, Сбирающих рукоплесканий жатву, Я не услышу обращенный к рампе ) Двойною рифмой оперенный стих: - Как эти покрывала мне постылы... Театр Расина! Мощная завеса Нас отделяет от другого мира; Глубокими морщинами волнуя, Меж ним и нами занавес лежит. Спадают с плеч классические шали, Расплавленный страданьем крепнет голос И достигает скорбного закала Негодованьем раскаленный слог... Я опоздал на празднество Расина! Вновь шелестят истлевшие афиши, И слабо пахнет апельсинной коркой, И словно из столетней летаргии - Очнувшийся сосед мне говорит: - Измученный безумством Мельпомены, Я в этой жизни жажду только мира; Уйдем, покуда зрители-шакалы На растерзанье Музы не пришли! Когда бы грек увидел наши игры... 1915 NB: Согласно КИ, следующие стихотворения также включаются в сборник "Камень": * * * Заснула чернь. Зияет площадь аркой. Луной облита бронзовая дверь. Здесь Арлекин вздыхал о славе яркой, И Александра здесь замучил Зверь. Курантов бой и тени государей: Россия, ты - на камне и крови - Участвовать в твоей железной каре Хоть тяжестью меня благослови! 1913 [В КИ: после стихотворения "Мы напряженного молчанья не выносим...", ¦40 и перед стихотворением "Адмиралтейство", ¦48] Дворцовая площадь Императорский виссон И моторов колесницы,- В черном омуте столицы Столпник-ангел вознесен. В темной арке, как пловцы, Исчезают пешеходы, И на площади, как воды, Глухо плещутся торцы. Только там, где твердь светла, Черно-желтый лоскут злится, Словно в воздухе струится Желчь двуглавого орла. 1915 [В КИ: после стихотворения "От вторника и до субботы...", ¦77 и перед стихотворением "О свободе небывалой...", ¦78]

1916 год: идёт Первая мировая война, население захлёбывается в верноподданнических чувствах, поэты оспаривают право точнее прочих выразить дух эпохи. Великих отечественных стихотворцев начала XX века вспоминает Владимир Аверин.

Осип Эмильевич Мандельштам (имя при рождении - Иосиф) - поэт, прозаик и переводчик, эссеист, критик, литературовед.

Иосиф Мандельштам родился 3 января 1891 года в Варшаве в семье перчаточника. Его отец состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение. Через год семья поселяется в Павловске, затем в 1897 году переезжает на жительство в Петербург. Здесь он заканчивает одно из лучших петербургских учебных заведений - Тенишевское коммерческое училище.

В 1908-1910 годы Мандельштам учится в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. К 1911 году семья начала разоряться, и обучение в Европе сделалось невозможным. Чтобы обойти квоту на иудеев при поступлении в Петербургский университет, Мандельштам крестится у методистского пастора.

В 1910 году в журнале "Аполлон" впервые опубликовал свои тексты. С ноября 1911 года регулярно участвует в собраниях Цеха поэтов. В 1912 году входит в группу акмеистов. В 1913 году вышла в свет первая книга стихотворений Осипа Мандельштама "Камень", сразу поставившая автора в ряд значительных русских поэтов. В предвоенные годы Мандельштам частый участник литературных вечеров, где выступает с чтением своих стихов

После октября 1917 года живет то в Москве, то в Петрограде, то в Тифлисе. Чуковский писал: "...у него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости - он вел бродячий образ жизни, ...я понял самую разительную его черту - безбытность".

1920-е были для Мандельштама временем интенсивной и разнообразной литературной работы. Выходили новые поэтические сборники - "Tristia" (1922), "Вторая книга" (1923), "Стихотворения" (1928). Он публикует статьи о литературе, две книги прозы - повесть "Шум времени" (1925) и "Египетская марка" (1928). Вышли и несколько книжек для детей.

Осенью 1933 года Мандельштам пишет стихотворение "Мы живем, под собою не чуя страны...", за которое в мае 1934 года был арестован. Далее - годы ссылки и второй арест. Приговор - 5 лет лагерей. 27 декабря 1938 Осип Эмильевич Мандельштам умер в больничном бараке в лагере под Владивостоком. Реабилитирован посмертно: по делу 1938 года - в 1956, по делу 1934 года - в 1987. Местонахождение могилы поэта до сих пор не известно.

В 1916 году Осип Мандельштам живет в Петербурге и возглавляет Цех поэтов. В его жизнь входит Марина Цветаева. Началась дружба, своеобразным "поэтическим" итогом которой стало несколько стихотворений, посвященных друг другу.

В Петрополе прозрачном мы умрем,
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,
И каждый час нам смертная година.

Богиня моря, грозная Афина,
Сними могучий каменный шелом.
В Петрополе прозрачном мы умрем,-
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое -
От неизбежного.

От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

Не веря воскресенья чуду,
На кладбище гуляли мы.
- Ты знаешь, мне земля повсюду
Напоминает те холмы

Где обрывается Россия
Над морем черным и глухим.

От монастырских косогоров
Широкий убегает луг.
Мне от владимирских просторов
Так не хотелося на юг,
Но в этой темной, деревянной
И юродивой слободе
С такой монашкою туманной
Остаться - значит быть беде.

Целую локоть загорелый
И лба кусочек восковой.
Я знаю - он остался белый
Под смуглой прядью золотой.
Целую кисть, где от браслета
Еще белеет полоса.
Тавриды пламенное лето
Творит такие чудеса.

Как скоро ты смуглянкой стала
И к Спасу бедному пришла,
Не отрываясь целовала,
А гордою в Москве была.
Нам остается только имя:
Чудесный звук, на долгий срок.
Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.

Популярное

11.10.2019, 10:08

Очередная попытка Зеленского понравиться народу

РОСТИСЛАВ ИЩЕНКО: «Это была очередная попытка понравиться народу. Зеленскому кто-то сказал, что с народом надо общаться. Кстати, правильно сказали, потому что ему надо каким-то образом поддерживать свой рейтинг. Это единственное, что у него есть. Очевидно, сказали ему и о том, что общаться надо креативно».

Нежнее нежного
Лицо твоё,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.

От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

Анализ стихотворения «Нежнее нежного» Мандельштама

В раннем творчестве Осипа Эмильевича Мандельштама чувствуется сильное влияние символизма. Его зарисовка «Нежнее нежного» — образец любовной лирики поэта.

Стихотворение написано в 1909 году. Его автору в эту пору 18 лет, он нашел свое призвание в поэзии, усердно учится в лучших университетах мира, много времени проводит в Финляндии. Своим приютом он часто избирает город Выборг, где живет семья И. Кушакова, который ведет с отцом О. Мандельштама торговые дела. В этом доме живут две очаровательные сестры, одна из них особенно симпатична молодому поэту. По свидетельству брата поэта ей и посвящено данное произведение. Иногда адресатом стихотворения считают поэтессу М. Цветаеву, однако время их личного знакомства относится к 1915 году. По жанру – любовная лирика, по размеру – ямб со сложной рифмовкой, 2 строфы. Рифмы как открытые, так и закрытые.

Лирический герой – сам автор. Как художник и чуточку психолог, он пишет портрет любимой девушки. Оно построено на тавтологических повторах, подчеркивающих интимную интонацию завороженного любовью автора. Ты и все твое – вот целый мир для глаз поэта. Он рад, что узнал ее, что имеет право называть на «ты». Возлюбленная рисуется ему в романтических тонах, почти как высшее существо. Лексика нейтральная и возвышенная. Цепочка образов: лицо, рука, пальцы, речи, очи. «Ты далека»: кажется, героиня была далека не столько от мира, сколько от самого страдающего героя. Насколько известно, чувство поэта не вызвало серьезного отклика у девушки. Строфа со строфой, словно перекинутым мостиком, связаны между собой рефреном «от неизбежного». «Неостывающих»: пальцы девушки отнюдь не анемичны, а горячи, и обжигают своим прикосновением влюбленного героя. Голос ее тихий, а натура порывиста, независима, насмешлива. «Неунывающих»: задумчивость и бледность героя ее забавляет, а не впечатляет. «И даль очей»: приходилось ему видеть героиню и в минуты размышлений, огорчений. Тогда она смотрела невидящим взглядом куда-то далеко, словно позабыв о своем молодом поклоннике. В чем же «неизбежность» героини? Во-первых, сама она – такая, какая есть, и другой быть не может. Во-вторых, их встреча была неизбежной, поскольку герой не мыслит своей судьбы без нее. Эпитеты: тихий, белее белого. Интересны эпитеты с отрицательными приставками. Устаревшее слово: очей.

Стихотворение «Нежнее нежного» О. Мандельштама вошло в его дебютный сборник «Камень», выпущенный в 1916 году.

«Нежнее нежного» Осип Мандельштам

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.

От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.

Анализ стихотворения Мандельштама «Нежнее нежного»

Летом 1915 года Осип Мандельштам познакомился в Коктебеле с Мариной Цветаевой. Это событие стало поворотным в жизни, поэта, так как он влюбился, как мальчишка. К тому времени Цветаева уже была замужем за Сергеем Эфронтом и воспитывала дочь. Однако это не помешало ей ответит взаимностью.

Роман двух знаковых представителей русской литературы длился недолго и был, по воспоминаниям Цветаевой, платоническим. В 1916 году Мандельштам приехал в Москву и встретился с поэтессой. Они целыми днями бродили по городу, и Цветаева знакомила своего друга с достопримечательностями. Однако Осип Мандельштам смотрел не на Кремль и московские соборы, а на возлюбленную, что вызывало у Цветаевой улыбку и желание постоянно подшучивать над поэтом.

Именно после одной из таких прогулок Мандельштам написал стихотворение «Нежнее нежного», которое посвятил Цветаевой. Оно совершенно не похоже на другие произведения этого автора и построено на повторении однокоренных слов, которые призваны усилить эффект от общего впечатления и наиболее полно подчеркнуть достоинства той, которая удостоилась чести быть воспетой в стихах . «Нежнее нежного лицо твое», — вот первый штрих к поэтическому портрету Марины Цветаевой, который, как позже признавалась поэтесса, не совсем соответствовал действительности. Однако дальше Мандельштам раскрывает черты характера своей избранницы, рассказывая о том, что она совершенно не похожа на других женщин. Автор, обращаясь к Цветаевой, отмечает, что «от мира целого ты далеко, и все твое – от неизбежного».

Эта фраза оказалась весьма пророческой. Первая ее часть намекает на то, что в это время Марина Цветаева причисляя себя к футуристкам, поэтому ее стихи действительно были очень далеки от реальности. Она часто мысленно устремлялась в будущее и разыгрывала самые различные сценки из собственной жизни. К примеру, в этот период она написала стихотворение, которое заканчивалось строкой, ставшей впоследствии реальностью – «Моим стихам, как драгоценным винам, наступит свой черед».

Что касается второй части фразы в стихотворении Осипа Мандельштама «Нежнее нежного», то автор словно бы заглянул в будущее и вынес оттуда четкое убеждение, что судьба Цветаевой уже предрешена, и изменить ее невозможно. Развивая эту мысль, поэт отмечает, что «от неизбежного твоя печаль» и «тихий звук неунывающих речей». Трактовать эти строчки можно по-разному. Однако известно, что Марина Цветаева очень болезненно переживала смерть матери. Плюс ко всему, в 1916 году она рассталась со своей лучшей подругой Софьей Парнок, к которой испытывала очень нежные и отнюдь не только дружеские чувства. Возвращение к мужу по времени совпало с приездом в Москву Осипа Мандельштама, который и застал Цветаеву в состоянии, близком к депрессии. Правда, за налетом чувств и слов поэт сумел разглядеть нечто большее. Он словно бы причитал книгу жизни Марины Цветаевой, в которой увидел много пугающего и неизбежного. Более того, Мандельштам понял, что сама поэтесса догадывается, что именно уготовано ей судьбою, и принимает это как должное. Эти знания не омрачают «даль очей» поэтессы, которая продолжает писать стихи и пребывать в своем, полном грез и фантазий, мире.

Позже Цветаева вспоминала, что ее отношения с Мандельштамом были похожи на роман двух поэтов, которые постоянно спорят, восхищаются друг другом, сравнивают свои произведения, ругаются и вновь мирятся. Однако эта поэтическая идиллия длилась недолго, примерно полгода. После этого Цветаева и Мандельштам стали встречаться гораздо реже, а вскоре поэтесса и вовсе покинула Россию и, находясь в эмиграции, узнала об аресте и гибели поэта, который написал эпиграмму на Сталина и имел несчастье прочитать ее публично, что поэт Борис пастернак приравнял к самоубийству.